Обзорная статья о поэзии первой и второй эмиграций
Простою речью ничего не скажешь,
Стихами можно многое сказать.
Александр Биск
Мы вернемся, если будем живы,
Если к дому приведет Господь.
Иван Елагин
История русской литературы – зеркальное отражение трагической истории самой России. Драма российская, общечеловеческая, стала драмой отдельной человеческой личности. Сразу после расстрела Гумилева в 1921 году и последовавшей за ним смертью Блока, начался физический и духовный «расстрел» русского поэта, «расстрел» самого творчества. «А в тюрьме выводят на расстрел / самых лучших и непримиримых», писала Ирина Кнорринг.
Для российского поэта встал вопрос выживания. И каждый решал его по-своему, обращаясь к внутренней совести. Недаром поэт Юнг назвал это поколение – поколением «обнаженной совести». Остался и приспособился к Советской власти поэт Валерий Брюсов, не выдержал и угас Александр Блок, покончили с собой Есенин и Маяковский. Поэты были обречены на «медленное умиранье \ Без всяких надежд впереди» (Г. Адамович). А тот, кто не мог мириться с разрушениями, жестокостью, диктаторством и своей совестью, те, кто не поверили в «светлое будущее» России, покидали её самыми невероятными путями.
Покидая Россию, поэты спасали не только себя, они спасали свою творческую свободу, увозили из страны творческие традиции «серебряного века», в буквальном смысле сознательно или несознательно спасали русскую литературу. Они уходили от творчества принудительного к свободе мышления и самовыражения. Вот что говорил об этом В. Ходасевич: «Для того, чтобы этот поступок не превратился в простое бегство туда, где жить приятней и безопасней, он должен быть ещё и оправдан, внешне – в наших поступках, внутренне – в нашем сознании. Без возвышенного сознания известной своей миссии, своего посланничества – нет эмиграции, есть толпа беженцев, ищущих родины там, где лучше». Свобода досталась русской интеллигенции ценой жестокой. Вырваны корни, под ногами зыбкая чужая земля – не приветливая, не дружелюбная, не распахивающая объятий, но открывающая черную пасть нужды и лишений.
И никогда ты не был ближе к Богу,
Чем здесь, устав скучать, устав дышать,
Без сил, без денег, без любви,
В Париже…
Г. Адамович
Помогала творческая объединенность, творческая дружба и само «серебряное» творчество. Но писали они, наверно, не для того, чтобы о них заговорили будущие историки литературы, писали, потому что творчество было солнцем, которое согревало и освещало невыносимое бытиё, «убогий, закоснелый быт/под небом скучным и дождливом. (Е. Бакунина). И в этой, по выражению Бориса Поплавского, «Республике Солнца», создавалась русская эмигрантская литература, русское искусство. В этой солнечной республике творчества писались стихи, горькие и ностальгические, страстные и задушевные, лились потоком живой боли, раскрывая судьбу каждого пишущего. «Не знаю, согласится ли будущее, что в те годы был у нас литературный рассвет. Слово это может показаться неуместным, слишком пошлым. Но что была жизнь, был подъём, что было подлинное оживление, с этим историк согласиться должен будет…», писал Г. Адамович в заключительной части я «Одиночества и свободы».
«Поэзия пропитывает душу, как вода губку», говорила на одном из собраний «Зеленой Лампы» Зинаида Гиппиус. И дальше она высказывает мысль, что разговор о поэзии – это всегда разговор о человеческой душе, и ни одна душа без поэзии обойтись не может, просто одну она пропитывает больше, другую меньше. «Поэзию можно из жизни выхолащивать – мол, кому она сейчас нужна? А можно, наоборот, приносить ее в жизнь, давать ей место в жизни, пропитывать ею жизнь», продолжает свою мысль Гиппиус.
То есть, следуя за рассуждениями З. Гиппиус, можно сказать, что поэзия – это не только часть нашей души, но и часть нашей жизни и вопрос заключается в том, можем ли мы без нее прожить? Кому она сейчас нужна? И нужна ли вообще? Если проследить историю русской зарубежной литературы, то придется отметить, что интерес к поэзии не повышается, а понижается – процесс завершающий каждую эмиграцию.
С конца двадцатых годов в Париже выходили такие журналы, как «Современные Записки», «Круг», «Числа», «Перекресток», «Встречи» и др., которые являлись отражением яркой литературной жизни того периода. Первая эмиграция дала такие поэтические имена, как Георгий Иванов, Владислав Ходасевич, Ирина Одоевцева, Борис Поплавский, Нина Берберова, Зинаида Шаховская, Владимир Смоленский, Юрий Мандельштам и многие, многие другие – более 170 поэтов.
На западе вышло много антологий русской зарубежной поэзии, такие как «Якорь», «Эстафета», «Муза Диаспоры», «Содружество», «На Западе», «Берега», «Ковчег» и «Вернуться в Россию Стихами». Антология «Якорь», вышедшая в 1939 году, как бы закрывает один этап эмигрантской поэзии – конец «серебряного века», конец «парижской ноты», на смену которой скоро придет новое военное поколение русских зарубежных поэтов. Вадим Крейд в своей антологии «Вернуться в Россию Стихами» отмечает что возраст эмигрантской поэзии – три четверти века, «но реальный опыт более чем столетний.
Удивительна география русского рассеяния. Вот что пишет об этом Крейд: «Кажется, лирика зарубежья опоэтизировала в русском слове все земные широты – камни Рима, виноградники Прованса, Корейские сопки…». Здесь Чехословакия и Китай, Америка и Австралия, Франция и Германия. Трагические обстоятельства переселения, бегства, как бы разъединили, разбросали русских литераторов по всем углам и закоулкам земного шара. Однако, такое разъединение только больше сплотило поэтов: выходили журналы, книги, создавались литературные кружки. Первый центр переместившихся литераторов, Берлин, стал столицей двух литературных потоков: еще не сформировавшейся советской литературы и еще не установившейся эмигрантской. Но к 1924 году сердцем русской эмиграции становится Париж.
Борис Поплавский, один из самых трагичных поэтов русского зарубежья, писал в одной из своих статей в «Числах», что поэзия начала звучать в сердцах, сделалась внутренней музыкой в душе каждого пишущего. Тот трагизм, который является сущностью всякого подлинного искусства, стал тем зерном, из которого выросло целое поколение новых поэтов со своим, другим пониманием мира, основанным на трагическом опыте оторванности от родины и одиночества на чужой земле; поколение названное «незамеченным поколением»».
И ничего не останется нам:
Ночь, ледяные пространства и ветер,
Ветер, бегущий по мёртвым мирам,
Прах развевающих тысячелетий.
Юрий Джанумов
«Новый трепет», с которого начинается всякая настоящая поэзия, по словам поэта и литературного критика того времени, Ю. Терапиано, была почувствована зарубежными поэтами, многие из которых формировались как литераторы уже будучи в эмиграции, — Раиса Блох, Владимир Вейдле, Борис Поплавский, Анатолий Штейгер и многие другие; и тех, кто был признан в дореволюционной России, такие как Бальмонт, Бунин, Г. Иванов, Гиппиус и другие. Но не все они могли вынести материальную нужду и потерю признания, читательскую изолированность, где «поэта пламенная речь\лишь вопль среди пустыни» (Глеб Глинка). Особенно остро это отразилось на состоянии когда-то блиставшего в России Бальмонта («Дрёма поёт, что больше жить не надо. \ Раскрылась вечность. Даль зовёт, Я в ней») и Северянина, переселившегося в Прибалтику, творчество которого в эмигрантский период отличается большей глубиной:
Десять лет! – тяжких лет! – обескрыливающих лишений,
Унижений, щемящей и мозг шеломящей нужды.
Стихи – это всегда личные переживания поэта, своего рода осмысление происходящего через стихотворное выражение. Бердяев, известный в то время философ, считал, что человек может вынести любые страдания, когда они осмысленны. Такого осмысления искали поэты в творчестве. Обстоятельства загнали их в тупик, и этот отрезок времени казался вечным моментом существования, единственным выходом из которого была смерть, как конец страданий. Поэтому смерть порой в стихах поэтов звучит не как минорная нота, а как нота мажорная, некий выход из тупика: «…и там, где смерть всегда надежда есть…» (Аргус).
Как я уже сказала раньше, поэзия может быть осмысленной, но она может быть и интуитивной, обнажающей анатомию души посредством зашифрованного поэтического образа. Можно писать стихи соответственно жизни внешней – созерцательные, а можно писать «интроспективно», черпая темы не столь из внешних событий, сколь из внутренних переживаний. Поэт остается наедине со своими мыслями, внутренней музыкой, как бы погружаясь в отвлеченное от внешнего мира состояние, замыкаясь на своем внутреннем чувстве.
Мне холодно. Мне хочется согреться.
Сесть ближе к печке. Пить горячий чай.
И слушать радио. И сквозь печаль
Следить, как стынет маленькое сердце.
Ирина Кнорринг
В случае поэзии эмигрантской даже Россия, оставаясь живой внутри и «мёртвой извне», являясь больше темой внутреннего осмысления, почерпнутой из памяти, из прошлого. Россия существует вне реальности – только в сознании, в памяти: «В сумрачный мир мне нести осколок \ Золотоглавой твоей зари». (Галина Кузнецова) или «Помню Россию так мало, \ Помню Россию всегда». (Николай Гронский). Опыт пережитый остался в прошлом, а память, как яркая вспышка, возвращалась в стихах:
Что там было? Ширь закатов блеклых,
Золоченых шпилей легкий взлёт,
Ледяные розаны на стёклах,
Лёд на улицах и в душах лёд.
Георгий Адамович
Опыт настоящий был для них так же трагичен, как и опыт прошлый: «Я давно и здесь, и там чужой». (Вл. Гальский). От трагедии России, где «холод, безнадёжность, ожиданье» (Е. Бакунина), от её обледенелости переходит поэт к обледенению внутреннему, опустошенности. И остаётся им только:
На пустых бульварах замерзая,
Говорить о правде до рассвета,
Умирать, живых благословляя,
И писать до смерти без ответа.
Борис Поплавский
Такова была судьба многих поэтов «незамеченного поколения» — «писать до смерти без ответа». Такова была судьба и рано, трагически-бессмысленно ушедшего из жизни, талантливейшего поэта, Бориса Поплавского. «Он ушёл из жизни обиженным и непонятым», писал о его смерти Гайто Газданов. Слова эти можно отнести и к другим поэтам. Погиб под колёсами поезда 25-летний Николай Гронский, в возрасте 27 лет умер в Финляндии Иван Савин, рано ушли из жизни Анатолий Штейгер и Ирина Кнорринг. Исчезли в немецких концлагерях Мать Мария, Юрий Мандельштам, Михаил Горлин, Раиса Блох; пропал во время войны в Германии Евгений Гессен; был расстрелян немецкими оккупантами, как заложник, Илия Британ. Этот список ещё можно продолжать и продолжать.
Падая в пространство голубое,
Мы совсем забыли в этой мгле,
Что когда-то умерли с тобою
Где-то на потерянной земле.
Борис Нарциссов
Но судьба не баловала и оставшихся в живых. «…Меж каменных домов, средь каменных сердец / По каменной земле, под небом равнодушным» (Довид Кнут) боролись они за своё материальное выживание – умер в старческом доме на Юге Франции Георгий Иванов, умер в нищете Владислав Ходасевич, его вторая жена погибла в концлагере, архивы пропали. Один из любимых поэтов русских французов, Смоленский, работал бухгалтером, Гингер – корректором, Туроверов – банковским служащим, Джанумов – чернорабочим, а Софиев мыл окна. По выражению Ирины Одоевцевой, жили они в «позолоченной бедности» на остатках прошлой роскоши. Не баловала их судьба и читателями. Один из самых прославленных русских поэтов, Георгий Иванов, в свой последний поэтический вечер читал стихи в Малом зале Русской Консерватории в Париже при аудитории едва насчитывавшей сорок человек. Русский читатель остался там, в России. Не удивительно, что эмигрантская поэзия так изобилует ностальгическими стихами. Они – своего рода мемуары, антология опоэтизированного человеческого бытия, памяти:
И вдруг опадают, как сложенные веера,
Улыбки и сосны, и арки… Россия, Россия!
В прохладные эти твои вечера
Печальной звездою восходит моя ностальгия.
Валерий Перелешин
Концентрация предельной эмоциональности, внутреннее созерцание и осмысление происходящего – черты поэзии первой волны эмиграции. Такие поэтические сгустки, обостренность внутреннего мира и в то же время простота и ясность выражения, непохожесть ни на кого, и одновременно поэтическая духовная родственность, присуща этим поэтам. Их творчество, окрашенное трагизмом их существования вне родной земли, несбывшейся надеждой на скорое возвращение, отличалось неким мистицизмом и духовной взволнованностью.
У нас не спросят: вы грешили?
Нас спросят лишь: любили ль вы,
Не поднимая головы,
Мы скажем горько: — Да, увы,
Любили… как еще любили…
Анатолий Штейгер
Но «интроспективность» вовсе не означает сужения поэтической тематики.
Духовное богатство, эрудиция, трагизм происходящего – личный и общечеловеческий – наблюдательность и тонкое, почти болезненное восприятие мира, только расширяло поэтическую тематику.
Внутренний огонь, чистота образов и мыслей, философское осмысление жизни, необходимы человеку, чтобы найти свое духовное место в жизни. Их поэзия – это их биография – биография их духовного мира; внутреннее горение, мучительная боль за человеческие страдания, и долгий героический путь к бессмертию:
И сны бегут, и правда обнажилась.
Простая перекладина креста.
Последний знак последнего листа, –
И книга жизни в вечности закрылась.
Мать Мария
* * * * *
С войной стало уходить первое поколение эмигрантов.
Многих уже не стало
В майской звенящей сини,
На кладбище полыхала
Сирень, как тогда в России.
Сергей Бонгарт
И дальше можно продолжить мысль опять стихотворными строчками, так как стихи это не только летопись одной человеческой жизни, а целого поколения.
Но годы зверели, бряцали войной,
Надежды сгорали в налетах…
Ю. Джанумов
Во время войны в эмигрантскую зарубежную поэзию влилась новая струя. На Запад попали беженцы – беженцы из Советской России. Засверкали новые имена: Иван Елагин, Ольга Анстей, Олег Ильинский, Николай Моршен, Дмитрий Кленовский, и позже – Сергей Бонгарт, Иван Буркин, Валентина Синкевич и др.
После войны литературная жизнь на время затихает, центр из Парижа перемещается в Нью-Йорк. Появляются новые поэты – так называемая «вторая волна». Но печататься поэтам было негде. С 1942 года начал издаваться существующий и поныне «Новый Журнал», но попасть в этот журнал начинающему поэту было очень трудно. Стихотворение же, прочитанное в кругу друзей или на поэтическом вечере, имеет короткую жизнь.
–Концерт окончен: налево кругом!
По домам, по домам!
— А где же он, дом?
Эти строки Бориса Филиппова можно вполне отнести к стихам, прочитанным, но не напечатанным. Они – мгновения, которые могут запечатлеться в памяти слушателя, а могут остаться незамеченными или забытыми. К стихотворению напечатанному можно возвращаться, как возвращаются к любимому музыкальному произведению, стихотворение приобретает свой дом, в который можно всегда вернуться.
Стихам, так же, как и людям нужна была крыша над головой, а их авторам – поэтическое общение, дающее вдохновение, стимул писать и долгую, может быть даже бессмертную жизнь в своих произведениях. А читателю? Снова вспомним слова Зинаиды Гиппиус о том, что ни одна человеческая душа без поэзии обойтись не может. И сколько бы мы не выхолащивали ее из нашей жизни, она все равно нужна нам, как музыка, как песня, как тихий вечер у камина или темное звездное небо, сливающееся с огромным, безграничным океаном, как отзвук времени, как вспышка памяти, как сама жизнь, как:
В колкой памяти
В ночной пустыне
Голос нежный расцветающий и жесткий…
Ираида Легкая
С приходом в поэзию «второй эмиграции» изменилось и направление поэзии. Лирические, задушевные мотивы сменились гражданской лирикой, традиционной для Советской России. Так гражданские стихи Ивана Елагина стали почти классикой. Я хочу привести полностью одно из таких стихотворений Елагина, «Осада».
Опять сумасшедшие хлопья
Ликуют, ныряют, парят,
Целуют чугунные копья
Твоих обреченных оград!
Усталый, голодный, военный –
Ты скорчен в предсмертном броске,
И бьется затравленной веной
Нева у тебя на виске!
Часто изменялась и структура стихосложения, музыка стиха, его построение – они как бы модернизировались.
Ночь наступает рано.
Но может быть еще быть
запахам дня…
Где-то несется ветер
и лай по травам,
юный ветер и лай
по весенним травам,
не защищающим жизнь.
Валентина Синкевич
Экспериментирует в поэзии и Иван Буркин.
Закуски играют в селедку,
и аппетит на серебряных лапках
напоминает хищников.
Интересно отметить, что некоторые поэты того времени были и художниками. Одним из интереснейших таких поэтов был Сергей Бонгарт, поэт, говорящий красками и как бы рисующий свои картины словами.
Глубокий дол, и словно пламя всполохи,
Хвосты и гривы рыжие полощутся,
И нежно наклонив нечесаные головы,
Стоят, прижавшись две влюбленных лошади.
К таким поэтам относились В. Шаталов, М. Кочуровский, Д. Соложев, А. Туровский, Т. Мамонова и т.д. Но часто поэты умело пользовались словом, словно художники кистью. К таким поэтам можно отнести Олега Ильинского.
В цветной прохладе зонтика, под тентом
Кафе цветного, в сумерках стекла,
Умела быть сиянием оттенков,
Румянцем лиц и шорохом крыла.
Возникла новая эра эмигрантской поэзии, и в ее основу лег тот же трагизм пережитого: оторванность от родины и невозможность вернуться, чувство одиночества, ностальгия, потеря родных и читательский вакуум. И эта общая, но по-разному пережитая и осмысленная трагедия, объединила их тематику и открыла дорогу новым поэтическим формам.
Он был по-своему поэт,
И новой эры возникало
Неотвратимое начало
На тысячу иль больше лет.
Нина Берберова
Тема России, тема ностальгии особенно болит в стихах поэтов второй волны. У поэтов первой эмиграции тема России – это тема внутреннего переживания, осмысления, памяти. Их стихи – монолог одинокого человека, ищущего ответа внутри самого себя. У поэтов второй эмиграции ностальгическая тема звучит приглушеннее, в то время как тема войны еще сочится живой раной.
Еще и сегодня убийственно-густо
От взрывов стоит над планетою дым.
Иван Елагин
Поэзия – это всегда сгусток, концентрация чувств и переживаний поэта. Это размышления о жизни и смерти, о любви и смысле существования. Поэзия не разрешает вопросы жизни – она только размышляет и приглашает к раздумью читателя.
Судьбы поэтов раскрываются через их творчество. Их поэтические произведения повествуют нам о драматических событиях в жизни двух поколений русских зарубежных поэтов. Мы же воссоздаем должное их памяти, их поэтическому таланту, воскрешая и возвращая их, как когда-то мечтал Георгий Иванов, в Россию – стихами! Много трудностей испытали поэты первой и второй эмиграции, но куда бы ни забросила их судьба, творчество их оставалось высоким. Читая их стихи, мы как бы погружаемся в скрябинский спектр цветомузыки, от басов до чистых высоких нот, подчиняющих красоте своих поэтических звуков, погружаемся во внутренний мир самого поэта, который вдруг приоткрывает для нас завесу своей тайны. И отдаваясь тайнописи поэзии, мы отрешаемся от повседневности, очарованные голосом поэта, красотой его художественных красок, глубиной его эмоции и всеподчиняющей силой поэзии.
Как руки – властители клавиш,
Как ветер моря подчинил –
Так ты этой ночью возглавишь
Веселую бурю чернил!
Ты странствовать не перестанешь,
Куда бы рассвет ни завез…
О, сколько у Музы пристанищ
У гор, океанов и звезд!
Иван Елагин
